День рождения грустный праздник. (с) БоянЪ
И с годами веселей не становится. Задумал порадовать себя неким экспериенсом. Раньше срока лишить невинности знойную
Мисс Июль 2015. А для остроты ощущений ещё и с незнакомым табачком. Действительно, незнакомым, потому что из великолепной восьмёрки Гранд Ориенталов, Драма единственная осталась не распробованной. Причём, судя по отзывам, табак этот, как раз, не из «последних».
Black Sea Sokhoum (Grand Orientals) 19 3.0
Classic Samsun (Grand Orientals) 53 3.7
Drama Reserve (Grand Orientals) 48 3.7
Katerini Classic (Grand Orientals) 15 3.1
Smyrna No.1 (Grand Orientals) 40 3.3
Yenice Agonya (Grand Orientals) 20 3.2
Yenidje Highlander (Grand Orientals) 45 3.3
Yenidje Supreme (Grand Orientals) 49 3.0
По рейтингу – «3,7 звёзд» он делит первое место с классическим Самсун, а по количеству респондентов уступает только ему и «Королеве табака» - Йениджи Величайшей. Она, кстати, получила, до обидного, всего 3 звезды, хотя лично меня впечатлила больше Самсун-а.
Банка 04.11, т.е. четырёхлетка. Не мало, но и не особенно много для подобного рода смеси. При вскрытии, первый момент распространился довольно резкий, чуть ли не мускусный запах, но после аромат был более спокойным, насыщенным и глубоким, зрелым ароматом зрелой же Вирджинии. Влажность нормальная, на ощупь некоторая соусная липкость, не криминальная впрочем. Набиваю не очень плотно. Огонёк короны ставлю на минимум, да и спички рядышком, если придётся снова раскуривать. Поехали!
Как ни странно, совершенно вопреки ожиданиям, первые ноты – цитрусовые, резкие, кисло-горькие, как у грейпфрута или лимона.
Забавно, но этот резкий, почти до содрогания, кисловатый привкус, сопряжённый с актом лишения невинности, внезапно осветил очень далёкие, пыльные полки памяти, и, словно порывом ветра, раскрыв и разметав страницы папки «Дело №», на которой ещё красивым, замысловатым, даже с некоторой претензией на каллиграфию, почерком вчерашнего школьника выведено «Первая университетская девушка». Погодь скалиться, не так всё физиологически-поверхностно очевидно. 1990 год. Прибыл я в университет гол как сокол, то есть это не то, чтоб у меня не было положенных по моде «голубых пирамид» и «мокасин с кисточками», было всё, и верблюд на лейбле, и даже причесон под Гэхена. А вот друзей не было со мной ни одного. Дело в том, что весь мой физмат-класс, и я вместе с ними, имели полное право пойти без экзаменов в технологический институт, к коему последние два школьных года были «прикреплены». И собственно все не преминули этим правом воспользоваться. Кроме меня. Я мечтал быть капитаном дальнего плавания. Мечтал не гипотетически, а прилагал конкретные усилия, заранее подал документы в Высшую Мореходку, посещал как предварительные годичные, так и срочные курсы. Кстати по уровню сопосещающих, довольно быстро понял, что буду, чуть ли не самым умным капитаном на курсе, т.к. туда шли далеко не призёры олимпиад. Но столкнулся с совершенно непостижимой тогда, зато ставшей совершенно ясной спустя несколько лет, проблемой. Завернула меня невропатолог на медкомиссии, она очень долго вглядывалась в глаза, и увидела в них что-то такое, чего сама не могла диагностировать, но упорно не хотела ставить «Добро» в карточку. Объяснили гораздо позже, и именно бесконечно поздно, нейрохирурги. А ведь тогда, в 90-ом, за шесть лет до катастрофы, я почти месяц потратил на обивание порогов разных знакомых, знакомых знакомых, и совсем незнакомых врачей, чтобы добиться опровержения, дойдя до главных, и в областной, и в военно-морском госпитале. И ведь все что-то видели, и опять не могли объяснить. В общем, тогдашний главобластной, как раз хороший знакомый семьи, сказал так:
- Если очень хочешь, я подпишу тебе. Но, поверь, если, не дай Б-г, это «что-то непонятное» даст о себе знать, лучше тебе оказаться на суше.
Мне было не интересно, что и как будет «когда-то там», но напуганный «семейный совет» думал иначе. Меня мытьём и катаньем отговорили. Тогда нельзя было подавать документы сразу в несколько ВУЗов. Времени на воплощение второй и третьей «запасных мечтаний», археологии и журналистики, уже не оставалось. Специальности в техинституте, такие как «автоматизация систем управления», «промышленное рыболовство (или рыбоводство)», «ихтиология», меня совершенно не привлекали. Хотя на них в вожделенное море выйти можно было уже на практике третьего курса. Но кем? Потрошить улов на потоке в трюме, по уши в слизи и чешуе. Да и не хотелось видеть никого из прежней жизни, после разбитой в дребезги мечты.
Zerstörte Zelle, как пели в те времена Einstürzende Neubauten. В Университете все специальности вели к профессии учителя как высшей точке карьеры. Кроме квантовой радиофизики, куда я и поступил без проблем. Первого сентября нас собрали только для того, чтоб сообщить о важном партзадании – двухмесячном трудовом десанте на картофельный фронт. Первый день я помню, прибился к забавной, почти гротескной троице ботаников, двум пацанам, высоким и тощим, как оглобли, и малышке-дюймовочке, с чертами лица, выдающими в ней соплеменницу Виктора Цоя, оттуда, видимо, и традиционная миниатюрность. Сходством она, скорее всего, гордилась, так как была явной его фанаткой, как и подавляющее большинство ровесников. Я же, со своим уже вполне сформированным представлением о натуральных английских, и немного американских истоках, всего этого «города солнца», был в их наивной чистоте явно лишний. Кстати, они так и делили эту дюймовочку все пять лет универа, в итоге она досталась не тому, на кого я «ставил». А уж совсем в итоге и он её упустил, я встретил его как-то, и, узнав об этом «упущении», честно сказал
- Дружок, ты потерял хоть и маленькую, но лучшую часть себя!
На второй день я, было, привычно дернулся «к сохе» за этой троицей, но вдруг ощутил на запястье чью-то мягкую, тёплую, но отнюдь не нежную хватку. Это была Она. Ах, эта мода ля кольхозе студентико, перекур, Коко! Резиновые сапожки, неизменно тельняшечки с эффектом Доплера на полушариях, и брезентовые штормовки, а в наших приморских широтах, чаще «проолифенки».
- Ты один? – улыбнулась она, блеснув игривым, загадочным тёмным самоцветом глаз.
- Да – слегка обалдевши, улыбнулся я.
- Давай, я буду с тобой!
- Давай!
Это была уже не миниатюрная копия «Последнего героя». С меня ростом (а у меня в военном билете стоят честные 182 см, это сейчас уже годы безделья и хребет нивелировали их как бы ни на полпяди), настоящая южнославянская кровь с молоком. Мы так безбожно увлеклись друг другом, что совершенно запороли план. Когда мы на своей меже, откололись от коллектива уже метров на триста, и я осознал всю бесперспективность марш-бросков с ведром до грузовика, она предложила коварный план по выходу из трагикомической тупиковой несовместимости между влюблённостью и полезно-созидательным трудом на благо общества. Он включал в себя два иррационально-саботажных процесса, первый – прикапывать обратно несчастные корнеплоды, второй – перебрасывать их же на соседние грядки, уже честно очищенные нашими боевыми товарищами. И один, и второй, были глубоко чужды и противны моей совести комсомольца, но «Ева» уже протягивала мне корнеПлод Познания. Правило «Не стой на пути у высоких чувств» совершенно не знал агроном, который, вскоре обнаружив диверсию, покрыл нас трёхэтажным позором. Румянец на наших щеках, ошибочно принятый им за проявление раскаяния, был вызван, скорее, трепетной близостью распекаемых, в обоих смыслах, тел.
Это был сказочный первый семестр, но поскольку происходило всё, хоть и на бывшей, но немецкой земле, конец у сказки, был традиционно для германских народов, печально-поучительный. Кровавый ритуал первой сессии на физфаке заключался, прямо как во времена инквизиции, в жертвоприношении Великому МатАнализу всех, без исключения, самых красивых девушек факультета. Предусматривалось, видимо, что лишённые здорового полового влечения студенты, начнут искать утешение в науках. Но мы, скорее, начинали искать прелести и утешения в нездоровом влечении к некрасивым сокурсницам.
Моя была в топ-5 самых красивых, поэтому уже после первой пересдачи сдалась.
Мы расстались на пьяной прощальной вечеринке в общаге. Попал под сокращение весь её женский блок, а так как все они были иногородние, то уже на следующее утро должны были разъезжаться по своим иногородам. Я как-то неловко поинтересовался – как дальше? И в пьяном откровении, сопровождаемом почти диким «хохотом Панночки», узнал, что «там, в стране далёкой» есть у неё свой первый парень на деревне, и раз не вышло из неё городской интеллектуалки, будет она строить с ним крепкий семейный очаг по месту прописки. Поскольку неожиданный поворот событий исчерпывал срок моих полномочий, мне оставалось только решить чисто тактическую задачу покидания общаги. В которую можно входить и выходить только до комендантских 23 часов. Войти-то я вошёл, оставив, как положено, на вахте студенческий билет, а вот выходить, в романтическо-плотском порыве, не планировал. Вахта зарешочена так, как будто это не учебное, а исправительное заведение. Первый и вторые этажи коридора – «глухие». Нашёл открытый балкон в фойе на третьем, присмотрел под ним пристройку наподобие гаража, два опасных прыжка, и я свободен.
За студенческим я, кстати, не вернулся. Так и проходил оставшиеся 4,5 курса универа безбилетником.
К той первой студенческой поре, со всеми её обитателями, и особенно обитательницами, никаких претензий. И к Ней, конечно, тоже. Пьянящее море свободы, да ещё подслащённое столь щедро. Общего между нами было только то, что я мальчик, а она девочка. Помогла забыть драму неразделённой школьной любви. 4 месяца счастья. Но вот что характерно, ни одного стиха. До неё, и после, хоть каждую ночь. А при ней ни строчки.
Счастливые влюбленные обычно заметно глупеют.
А причём тут «кислотно-щелочной баланс» до содрогания? Был у неё один закидон, любила она кушать лимоны целиком, как нормальные люди, например, яблоко, откусывая по кусочку, вместе с кожурой. Нет, торты, преимущественно, шоколадные, она тоже любила, доставать их, по тогдашнему дефициту, было сущей пыткой. Но торта ей хотя бы на три дня хватало. А лимон подай каждый день. Впрок не купишь – все съест. Вот и приходилось каждый день, после лекций и лабораторных, бежать, невольно ассоциируя себя с героем рассказа О. Генри, "Малышом Мак-Гарри», боксёром в поисках персика. Понятно, на рынок, не в «Овощной» же, - там если и бывали лимоны, то они «плаахие». В осенних ранних сумерках, среди менял и кидал, проталкиваешься к «Лицу….», у которого на опракинутом ящике лежат кучками «за рубель дфа бальших или три малэньких. Одын не продам». Стипендия – тридцать рублей, вот и считайте. Приползаешь, уже совершенно никакой, к ней в общагу, в руке жёлтое сокровище (только двумя пальцами – хозяйка не любит, чтоб нагретый), подносишь Госпоже. Она восседает на стуле, в одних «сабринах» и маечке, длинные, длиннющие, чуть смуглые стройные ноги одна на другой, у верхней, на большом пальчике, призывно так, соблазнительно, покачивается «вьетнамка». А у тебя сил осталось только на то, чтоб сидеть и смотреть, как ровные, красивые белые зубы, из-под самодовольной ухмылочки полных карминовых губ, раз за разом вгрызаются в сочную жёлтую, но ведь кислую же, плоть. Мазохизм. Чистый.
Да простят меня уважаемые коллеги, а особенно модераторы, за лирическое отступление. Ну, хотя бы за день рождения. Возвращаясь к табаку, думаю, что эта первая резкая кисло-сладкая нота, обязана вездесущему маклиландскому соусу для Вирджиний. А может и правда оливковое масло, я его употребляю не часто, но вспоминая булочки-аперитивы в фирменных итальянский пиццериях, их как раз обмакивают в плошки с оливковым маслом. Пожалуй да, сходство есть. И общее впечатление от вкуса – сливочно-маслянистый, приятно жирноватый. Натуральная, древесно-землистая глубокая сладость дикого мёда, с туманной-дымчатой экзотикой, не знаю, на ум приходят финики, инжир, восточные сладости. Много оттенков, курю на затухании, понятно – первая покурка, чаша без карбонизации, тут как на воду дуешь. Плотность во второй половине заметно возрастает, но всё равно, хочется хлебнуть этот вкус «полной чашей», но нельзя, попыхиваешь маленькими глоточками. Мазохизм.
Распробуем ещё. Табак великолепный!
0
